Неточные совпадения
Привычная упрощенность отношения Самгина
к женщинам вызвала такую сцену: он
вернулся с Тосей из магазина, где покупали посуду; день был жаркий, полулежа на
диване, Тося, закрыв глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел
к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила...
Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть. Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла
к дивану и послушно улеглась головой на подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
Желтков, совершенно растерявшись, опустился вдруг на
диван и пролепетал омертвевшими губами: «Прошу, господа, садиться». Но, должно быть, вспомнил, что уже безуспешно предлагал то же самое раньше, вскочил, подбежал
к окну, теребя волосы, и
вернулся обратно на прежнее место. И опять его дрожащие руки забегали, теребя пуговицы, щипля светлые рыжеватые усы, трогая без нужды лицо.
Иван Иваныч подошел
к дивану, потрогал Егорушку за голову, смущенно крякнул и
вернулся к столу.
Егорушка сунул в карман пряник и попятился
к двери, так как был уже не в силах дышать затхлым и кислым воздухом, в котором жили хозяева.
Вернувшись в большую комнату, он поудобней примостился на
диване и уж не мешал себе думать.
Когда он вошел
к себе в комнату, то было уже светло. На рояле около раскрытых нот догорали две свечи. На
диване лежала Рассудина, в черном платье, в кушаке, с газетой в руках, и крепко спала. Должно быть, играла долго, ожидая, когда
вернется Ярцев, и, не дождавшись, уснула.
Бегушев после того ушел
к себе в диванную. Нетерпение отражалось во всем существе его: он то садился на
диван, то ложился на нем, то вставал и ходил по комнате, заглядывая каждоминутно в окна; не было никакого сомнения, что так нетерпеливо он поджидал графа Хвостикова. Тот, наконец,
вернулся.
Через четверть часа г-н Перекатов, с свойственной ему любезностью, провожал Лучкова до передней, с чувством жал ему руку и просил «не забывать»; потом, отпустив гостя, с важностью заметил человеку, что не худо бы ему остричься, — и, не дождавшись ответа, с озабоченным видом
вернулся к себе в комнату, с тем же озабоченным видом присел на
диван и тотчас же невинно заснул.
И, досадуя, что он не объяснился еще с Манюсей и что ему не с кем теперь поговорить о своей любви, он пошел
к себе в кабинет и лег на
диван. В кабинете было темно и тихо. Лежа и глядя в потемки, Никитин стал почему-то думать о том, как через два или три года он поедет зачем-нибудь в Петербург, как Манюся будет провожать его на вокзал и плакать; в Петербурге он получит от нее длинное письмо, в котором она будет умолять его скорее
вернуться домой. И он напишет ей… Свое письмо начнет так: «Милая моя крыса…»
Он ходил, и все больше и больше ненавидел серый забор, и уже думал с раздражением, что Анна Сергеевна забыла о нем и, быть может, уже развлекается с другим, и это так естественно в положении молодой женщины, которая вынуждена с утра до вечера видеть этот проклятый забор. Он
вернулся к себе в номер и долго сидел на
диване, не зная, что делать, потом обедал, потом долго спал.
Когда же после полночи Авдеев
вернулся к себе домой, кухарка, отворявшая ему дверь, была бледна и от дрожи не могла выговорить ни одного слова. Его жена, Елизавета Трофимовна, откормленная, сырая старуха, с распущенными седыми волосами, сидела в зале на
диване, тряслась всем телом и, как пьяная, бессмысленно поводила глазами. Около нее со стаканом воды суетился тоже бледный и крайне взволнованный старший сын ее, гимназист Василий.
— А, знаю, знаю: сейчас, милейший Иван Павлович, я
вернусь к вам и мы это дело уладим, — и хозяйка, быстро встав с
дивана, исчезла за портьерой.
Вернувшись к себе после совершенно неожиданного по своим последствиям визита
к внезапно заболевшей Татьяне Борисовне, Семен Павлович Орлицкий без мысли, как подкошенный, упал, не раздеваясь, на
диван в своем кабинете и заснул, как убитый.
Несколько минут он, как бы что-то припоминая, простоял около письменного стола, почти бессмысленно оглядывая сделанные им приготовления, затем быстрыми шагами подошел
к турецкому
дивану, над которым на ковре развешены были принадлежности охоты и разного рода оружие, снял пороховницу, вынул из ягташа паклю для пыжа и также быстро
вернулся к столу.
Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и,
к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящую на
диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла
к столу, взяла свечу, вынесла ее и,
вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на
диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.